Неточные совпадения
Потом показал одну за другою
палаты, кладовую, комнату для
белья, потом печи нового устройства, потом тачки такие, которые не будут производить шума, подвозя по коридору нужные вещи, и много другого.
«В какие глупые положения попадаю», — подумал Самгин, оглядываясь. Бесшумно отворялись двери, торопливо бегали
белые фигуры сиделок, от стены исходил запах лекарств, в стекла окна торкался ветер. В коридор вышел из
палаты Макаров, развязывая на ходу завязки халата, взглянул на Клима, задумчиво спросил...
Идет она на высокое крыльцо его
палат каменных; набежала к ней прислуга и челядь дворовая, подняли шум и крик; прибежали сестрицы любезные и, увидамши ее, диву дались красоте ее девичьей и ее наряду царскому, королевскому; подхватили ее под руки
белые и повели к батюшке родимому; а батюшка нездоров лежит, нездоров и нерадошен, день и ночь ее вспоминаючи, горючими слезами обливаючись; и не вспомнился он от радости, увидамши свою дочь милую, хорошую, пригожую, меньшую, любимую, и дивился красоте ее девичьей, ее наряду царскому, королевскому.
Подивилася она такому чуду чудному, диву дивному, порадовалась своему цветочку аленькому, заветному и пошла назад в
палаты свои дворцовые; и в одной из них стоит стол накрыт, и только она подумала: «Видно, зверь лесной, чудо морское на меня не гневается, и будет он ко мне господин милостивый», — как на
белой мраморной стене появилися словеса огненные: «Не господин я твой, а послушный раб.
Захотелось ей осмотреть весь дворец, и пошла она осматривать все его
палаты высокие, и ходила она немало времени, на все диковинки любуючись; одна
палата была краше другой, и все краше того, как рассказывал честной купец, государь ее батюшка родимый; взяла она из кувшина золоченого любимый цветочик аленькой, сошла она в зеленые сады, и запели ей птицы свои песни райские, а деревья, кусты и цветы замахали своими верхушками и ровно перед ней преклонилися; выше забили фонтаны воды и громче зашумели ключи родниковые; и нашла она то место высокое, пригорок муравчатый, на котором сорвал честной купец цветочик аленькой, краше которого нет на
белом свете.
Лучше твоих
палат высокиих и твоих зеленых садов не найти на
белом свете: то и как же мне довольною не быть?
В большой кремлевской
палате, окруженный всем блеском царского величия, Иван Васильевич сидел на престоле в Мономаховой шапке, в золотой рясе, украшенной образами и дорогими каменьями. По правую его руку стоял царевич Федор, по левую Борис Годунов. Вокруг престола и дверей размещены были рынды, в
белых атласных кафтанах, шитых серебром, с узорными топорами на плечах. Вся
палата была наполнена князьями и боярами.
Длинная, низкая
палата вся занята рядом стоек для выдвижных полок, или, вернее, рамок с полотняным дном, на котором лежит «товар» для просушки. Перед каждыми тремя стойками стоит неглубокий ящик на ножках в виде стола. Ящик этот так и называется — стол. В этих столах лежали большие
белые овалы. Это и есть кубики, которые предстояло нам резать.
Андрей Ефимыч сидел на кровати Ивана Дмитрича и ждал. Но прошло с полчаса, и вместо Хоботова вошел в
палату Никита, держа в охапке халат, чье-то
белье и туфли.
Отбрасывают в сторону окровавленные простыни и торопливо закрывают мать чистой, и фельдшер с Аксиньей уносят ее в
палату. Спеленутый младенец уезжает на подушке. Сморщенное коричневое личико глядит из
белого ободка, и не прерывается тоненький, плаксивый писк.
Тут остро мелькнул у меня перед глазами край снежно-белой
палаты, университетской
палаты, амфитеатр с громоздящимися студенческими головами и седая борода профессора-венеролога… Но быстро я очнулся и вспомнил, что я в полутора тысячах верст от амфитеатра и в сорока верстах от железной дороги, в свете лампы-«молнии»… За
белой дверью глухо шумели многочисленные пациенты, ожидающие очереди. За окном неуклонно смеркалось и летел первый зимний снег.
С большим трудом повернув голову направо и налево, отчего у меня зашумело в ушах, я увидел слабо освещенную длинную
палату с двумя рядами постелей, на которых лежали закутанные фигуры больных, какого-то рыцаря в медных доспехах, стоявшего между больших окон с опущенными
белыми шторами и оказавшегося просто огромным медным умывальником, образ Спасителя в углу с слабо теплившейся лампадкою, две колоссальные кафельные печи.
На правой стороне из других зданий выделялся своей
белой каменной массой «генеральский дом», а на левой — вершину холмистого берега заняли только что отстроенные
палаты новых богачей, во главе которых стоял золотопромышленник старик Тарас Ермилыч Злобин.
Палаты все разведены по циркулю, верхняя призелень, а нижняя бокан, и в этой нижней
палате сидит Иоаким и Анна на престоле, и Анна держит Пресвятую Богородицу, а вокруг между
палат столбы каменные, запоны червленые, а ограда
бела и вохряна…
И в хороший день, когда стены и паркетный пол
палаты щедро заливались солнечными лучами, ни с чем не сравнимыми в своей могучей силе и красоте, когда тени на снежном
белье постелей становились прозрачно-синими, совсем летними, о. дьякон напевал трогательную песнь...
Богатый и одинокий купец Лаврентий Петрович Кошеверов приехал в Москву лечиться, и, так как болезнь у него была интересная, его приняли в университетскую клинику. Свой чемодан с вещами и шубу он оставил внизу, в швейцарской, а вверху, где находилась
палата, с него сняли черную суконную пару и
белье и дали в обмен казенный серый халат, чистое
белье, с черной меткой «
Палата № 8», и туфли. Рубашка оказалась для Лаврентия Петровича мала, и нянька пошла искать новую.
Слабел и о. дьякон: меньше ходил по
палате, реже смеялся, но когда в
палату заглядывало солнце, он начинал болтать весело и обильно, благодарил всех — и солнце и докторов — и вспоминал все чаще о яблоне «
белый налив». Потом он пел «Высшую небес», и темное, осунувшееся лицо его становилось более светлым, но также и более важным: сразу видно было, что это поет дьякон, а не псаломщик. Кончив петь, он подходил к Лаврентию Петровичу и рассказывал, какую бумагу ему дали при посвящении.
С семи часов
палату заливал яркий дневной свет, проходивший в громадные окна, и становилось так светло, как в поле, и
белые стены, постели, начищенные медные тазы и полы — все блестело и сверкало в этом свете.
Плач замер, и от этого в
палате стало еще печальнее и тоскливее.
Белые стены были неподвижны и холодны, и не было никого живого, кому можно было бы пожаловаться на одиночество и страх и просить защиты.
Оставил поводырь своих слепых и пошел за правителем в
палаты. Идут они через толпу, и дивятся на них все люди: идут точно братья родные. Оба высокие и статные, оба черноволосые, и оба на одно лицо: только у поводыря в густых кудрях седины много серебрится да лицо почернело от ветра и солнца, а у правителя лицо
белое и светлое.
Я так крепко спал, что и забыл, где я заснул. Оглянулся я — что за чудо! Где я?
Палаты какие-то
белые надо мной, и столбы
белые, и на всем блестки блестят. Глянул вверх — разводы
белые, а промеж разводов свод какой-то вороненый, и огни разноцветные горят. Огляделся я, вспомнил, что мы в лесу и что это деревья в снегу и в инее мне за
палаты показались, а огни — это звезды на небе промеж сучьев дрожат.
Ее перенесли в полдень в последнюю
палату, поставили на катафалк из
белого глазета серебром и золотом вышитый
белый гроб с зажженными перед ним с трех сторон свечами в тяжелых подсвечниках, принесенных из церкви. Всю комнату убрали коврами и пальмами из квартиры начальницы, превратив угрюмую лазаретную
палату в зимний сад.
Я быстро принялась одеваться и через полчаса, причесанная и умытая, в
белом полотняном лазаретном халате, точь-в-точь таком же, какой я видела на Ирочке сегодня ночью, входила я в соседнюю
палату. Там, перед дверцей большой печки, на корточках, вся раскрасневшись от огня, сидела Ирочка и поджаривала на огне казенную булку.
Андрея Ивановича отвели в ванную, а оттуда в
палату. Большая
палата была густо заставлена кроватями, и на всех лежали больные. Только одна, на которой ночью умер больной, была свободна; на нее и положили Андрея Ивановича. Сестра милосердия, в
белом халате и
белой косынке, поставила ему под мышку градусник.
В Верхнюю
палату я тоже захаживал, но она не вызывала во мне никакого интереса. Там я сидел в трибуне журналистов и смотрел на группы епископов в
белых кисейных рукавах. И тогда уже либеральный Лондон начал находить, что это сословное представительство с прибавкою высокопоставленных духовных отжило свой век, и ждать от него чего-либо, кроме тормоза идеям свободы и равноправия, — наивно!
Акушерки Надежды Осиповны не было в
палатах, хотя она должна была каждое утро присутствовать при перевязках. Доктор поглядел вокруг себя, и ему стало казаться, что в
палате не убрано, что все разбросано, ничего, что нужно, не сделано и что все так же топорщится, мнется и покрыто пухом, как противная жилетка фельдшера, и ему захотелось сорвать с себя
белый фартук, накричать, бросить все, плюнуть и уйти. Но он сделал над собою усилие и продолжал обход.
В
палатах укладывали раненых, кормили ужином и поили чаем. Они не спали трое суток, почти не ели и даже не пили, — некогда было, и негде было взять воды. И теперь их мягко охватывало покоем, тишиною, сознанием безопасности. В фанзе было тепло, уютно от ярких ламп. Пили чай, шли оживленные разговоры и рассказы. В чистом
белье, раздетые, солдаты укладывались спать и с наслаждением завертывались в одеяла.
Павел Флегонтыч (в сторону). А! понимаю… (Вслух.) Без руки Натальи Ивановны этот акт для меня все равно, что лист
белой бумаги. Не о благодарности, не о векселях, явленных у маклеров и в
палатах, идет речь, Софья Андреевна, а о выполнении слова, скрепленного честию вашею, честию благородной дамы; дело идет об исполнении обета, данного у смертного одра, перед лицом Судьи, которого протест ужасен… дело идет о счастье или несчастье целой моей жизни. Теперь и я призываю вас к ответу.
Светлейший князь Потемкин-Таврический, президент государственной военной коллегии, генерал-фельдмаршал, великий гетман казацких екатеринославских и черноморских войск, главнокомандующий екатеринославскою армиею, легкою конницей, регулярною и нерегулярною, флотом черноморским и другими сухопутными и морскими военными силами, сенатор екатеринославский, таврический и харьковский генерал-губерантор, ее императорского величества генерал-адъютант, действительный камергер, войск генерал-инспектор, лейб-гвардии Преображенского полка полковник, корпуса кавалергардов и полков екатеринославского кирасирского, екатеринославского гренадерского и смоленского драгунского шеф, мастерской оружейной
палаты главный начальник и орденов российских: святого апостола Андрея Первозванного, святого Александра Невского, святого великомученника и победоносца Георгия и святого равноапостольного князя Владимира, больших крестов и святой Анны; иностранных: прусского — Черного Орла, датского — Слона, шведского — Серафима, польского —
Белого Орла и Святого Станислава кавалер — отошел в вечность.